Если не складывается - вычти.
В чем я не минуты не сомневалась, так это в том, что будет юмор. Люблю читать про пьянки. Точнее про то, что после них 
читать дальше
Самым страшным, что мог вообразить себе Чарльз, был бы приказ немедленно сесть в седло и куда-то поехать, пусть бы и шагом. Чего боялись Лауэншельд, Реддинг и Сэц-Алан со Шлянгером, капитан знать не мог, но подозревал, что того же самого. Гости Ронсвикского Его Величества полка и любезные хозяева хмуро восседали за столом, на котором громоздилась казавшаяся издевательством еда. Жажду Давенпорт кое-как залил холодной водой, но голова трещала и не желала даже ругаться. Стараясь держать глаза открытыми, Чарльз слушал, как Шлянгер с небергерской страстью костерит «алатскую отраву», а длинный гаунау — полковых ординарцев, подчинившихся приказу «выставлять на столы все!». Отдавшего роковой приказ полковника не трогали, а вот уехавшего отравителя...
Уилер выкатил свое кошачье пойло и удрал к маркграфу, даже не прикоснувшись к пиву! Ночью он, как все люди, пел, плясал, стучал кружками по столу, лез на спор на сосну, а потом взял и ушел. Сперва на своих двоих, потом на четырех подкованных, бросив остающихся подыхать... Это возмущало Реддинга, это осуждали бергеры, а гаунау явно не распространяли перемирие с Талигом на виновника всех бед, но тот уже скрылся за перевалом.
— Надо идти! — в шестой или седьмой раз заявил Реддинг и остался сидеть. Ординарец притащил какие-то ягодки. Зеленые с розовым, они приятно кислили, но прояснить голову им было не под силу.
— О! — Шлянгер ткнул пальцем в сторону гор. — Едут, негодяи... Едут и едут... И зачем?
Со стороны перевала по верхней дороге и впрямь что-то ползло. Рассмотреть незваных гостей было вполне возможно, но труба имелась только у Лауэншельда. Избегавший лишних движений полковник не торопился ее вытаскивать, а кавалькада приближалась. Растущие фигурки оказались лазоревыми, лишь впереди бурела парочка гаунау. Всадники вели в поводу низкорослых заводных лошадок и направлялись прямиком к ронсвикцам, о чем Лауэншельд и сообщил. Подчиненные полковника что-то буркнули и замолкли. Шлянгер поморщился, сидевший спиной к дороге Сэц-Алан даже не обернулся, Реддинг закашлялся.
— Бергеры, — зачем-то каркнул Чарльз и понял, что придется ехать. Вот сейчас и придется. Рядом с этими выспавшимися и здоровыми... А всадники спешивались, возились у временной коновязи, поглядывали на стоявшее почти в зените солнце. Хорошо бы Савиньяк до сих пор спал... Разговор с маршалом, особенно если тот в порядке, бесил заранее. Лучше уж трястись по горной дороге, да и на пограничном посту должно найтись хоть что-то, кроме воды.
— Господа! — Лауэншельд казался пародией на самого себя. — У нас... гости...
— Поручение маршала Савиньяка. — Омерзительно румяный бергер с омерзительной же ухмылкой обозрел союзников, врагов и соотечественников. — Пиво. Дюжина бочонков. Маршал Савиньяк благодарит Ронсвикский полк за гостеприимство. Маршал Савиньяк разрешает своим офицерам, являющимся гостями ронсвикцев, задержаться в Гаунау на один день.
— Благодарю. — Налитые кровью глаза Лауэншельда уперлись в бирюзового ангела. — Друг мой, прошу за стол. Если у вас, разумеется, нет другого приказа.
Ничего другого у спасителя не было. Только пиво — светлое! — и волчий голод. Бергер с чувством выполненного долга глотал холодное мясо, как оживают спасенные, он не смотрел.
— Господа, вы все еще утверждаете, что светлое пить невозможно?
— Бывают обстоятельства...
— У этих обстоятельств есть имя и фамилия.
— Господа, если вы встретите Уилера, убейте его!
— Взаимно!
— Мы не можем. Его величество подписал перемирие...
— Кто-нибудь помнит, что говорит Золотой Договор о выдаче отравителей?
— Золотой Договор околел... Ваше здоровье!
— Наше здоровье! Наше...
— Здоровье капитана... Друг мой, как ваше имя?
Незнакомый бергер, и сразу «друг»?! Лауэншельда понять можно, благодарность стирает любые преграды. Капитану сложнее. Услышать подобное от гаунау и не подавиться — для этого надо быть... бергером!
Спаситель не давился, но и не отвечал. Одно дело — доставить врагам пиво, другое — позволить за себя пить!
— Капитан, — к Реддингу вернулся не только румянец, но и смекалка, — как вас зовут?
— Норман Вестенхозе, господин полковник.
— Ба! В нашем полку служат двое Вестенхозе!
— Тезки — это к удаче... К большой удаче!
— Разыскать премьер-лейтенанта Вестенхозе. Немедленно.
— А пока за нашего гостя! Нашего сегодняшнего гостя...
— Капитан, пейте! Маркграф одобряет перемирие.
Головная боль отползает, словно туман в ущелье, тошнота уже прошла. Глупо было напиваться, но веселиться — то же, что бежать под гору, раз уж начал — попробуй остановись! Ведь знали же, что после касеры вино валит с ног, а пиво еще слабее вина.
— Самое страшное, — снял с языка мысль уже не столь похожий на выходца Сэц-Алан, — это мешать пиво с касерой!
— Просыпаться в пустыне хуже! В сухой пустыне...
— Самое страшное, — вдруг сказал Чарльз, — это ничего не мочь... Только смотреть...
— Ну так выпьем за то, чтоб мы могли! — очень серьезно произнес Лауэншельд. — Везде и всегда!
читать дальше
Самым страшным, что мог вообразить себе Чарльз, был бы приказ немедленно сесть в седло и куда-то поехать, пусть бы и шагом. Чего боялись Лауэншельд, Реддинг и Сэц-Алан со Шлянгером, капитан знать не мог, но подозревал, что того же самого. Гости Ронсвикского Его Величества полка и любезные хозяева хмуро восседали за столом, на котором громоздилась казавшаяся издевательством еда. Жажду Давенпорт кое-как залил холодной водой, но голова трещала и не желала даже ругаться. Стараясь держать глаза открытыми, Чарльз слушал, как Шлянгер с небергерской страстью костерит «алатскую отраву», а длинный гаунау — полковых ординарцев, подчинившихся приказу «выставлять на столы все!». Отдавшего роковой приказ полковника не трогали, а вот уехавшего отравителя...Уилер выкатил свое кошачье пойло и удрал к маркграфу, даже не прикоснувшись к пиву! Ночью он, как все люди, пел, плясал, стучал кружками по столу, лез на спор на сосну, а потом взял и ушел. Сперва на своих двоих, потом на четырех подкованных, бросив остающихся подыхать... Это возмущало Реддинга, это осуждали бергеры, а гаунау явно не распространяли перемирие с Талигом на виновника всех бед, но тот уже скрылся за перевалом.
— Надо идти! — в шестой или седьмой раз заявил Реддинг и остался сидеть. Ординарец притащил какие-то ягодки. Зеленые с розовым, они приятно кислили, но прояснить голову им было не под силу.
— О! — Шлянгер ткнул пальцем в сторону гор. — Едут, негодяи... Едут и едут... И зачем?
Со стороны перевала по верхней дороге и впрямь что-то ползло. Рассмотреть незваных гостей было вполне возможно, но труба имелась только у Лауэншельда. Избегавший лишних движений полковник не торопился ее вытаскивать, а кавалькада приближалась. Растущие фигурки оказались лазоревыми, лишь впереди бурела парочка гаунау. Всадники вели в поводу низкорослых заводных лошадок и направлялись прямиком к ронсвикцам, о чем Лауэншельд и сообщил. Подчиненные полковника что-то буркнули и замолкли. Шлянгер поморщился, сидевший спиной к дороге Сэц-Алан даже не обернулся, Реддинг закашлялся.
— Бергеры, — зачем-то каркнул Чарльз и понял, что придется ехать. Вот сейчас и придется. Рядом с этими выспавшимися и здоровыми... А всадники спешивались, возились у временной коновязи, поглядывали на стоявшее почти в зените солнце. Хорошо бы Савиньяк до сих пор спал... Разговор с маршалом, особенно если тот в порядке, бесил заранее. Лучше уж трястись по горной дороге, да и на пограничном посту должно найтись хоть что-то, кроме воды.
— Господа! — Лауэншельд казался пародией на самого себя. — У нас... гости...
— Поручение маршала Савиньяка. — Омерзительно румяный бергер с омерзительной же ухмылкой обозрел союзников, врагов и соотечественников. — Пиво. Дюжина бочонков. Маршал Савиньяк благодарит Ронсвикский полк за гостеприимство. Маршал Савиньяк разрешает своим офицерам, являющимся гостями ронсвикцев, задержаться в Гаунау на один день.
— Благодарю. — Налитые кровью глаза Лауэншельда уперлись в бирюзового ангела. — Друг мой, прошу за стол. Если у вас, разумеется, нет другого приказа.
Ничего другого у спасителя не было. Только пиво — светлое! — и волчий голод. Бергер с чувством выполненного долга глотал холодное мясо, как оживают спасенные, он не смотрел.
— Господа, вы все еще утверждаете, что светлое пить невозможно?
— Бывают обстоятельства...
— У этих обстоятельств есть имя и фамилия.
— Господа, если вы встретите Уилера, убейте его!
— Взаимно!
— Мы не можем. Его величество подписал перемирие...
— Кто-нибудь помнит, что говорит Золотой Договор о выдаче отравителей?
— Золотой Договор околел... Ваше здоровье!
— Наше здоровье! Наше...
— Здоровье капитана... Друг мой, как ваше имя?
Незнакомый бергер, и сразу «друг»?! Лауэншельда понять можно, благодарность стирает любые преграды. Капитану сложнее. Услышать подобное от гаунау и не подавиться — для этого надо быть... бергером!
Спаситель не давился, но и не отвечал. Одно дело — доставить врагам пиво, другое — позволить за себя пить!
— Капитан, — к Реддингу вернулся не только румянец, но и смекалка, — как вас зовут?
— Норман Вестенхозе, господин полковник.
— Ба! В нашем полку служат двое Вестенхозе!
— Тезки — это к удаче... К большой удаче!
— Разыскать премьер-лейтенанта Вестенхозе. Немедленно.
— А пока за нашего гостя! Нашего сегодняшнего гостя...
— Капитан, пейте! Маркграф одобряет перемирие.
Головная боль отползает, словно туман в ущелье, тошнота уже прошла. Глупо было напиваться, но веселиться — то же, что бежать под гору, раз уж начал — попробуй остановись! Ведь знали же, что после касеры вино валит с ног, а пиво еще слабее вина.
— Самое страшное, — снял с языка мысль уже не столь похожий на выходца Сэц-Алан, — это мешать пиво с касерой!
— Просыпаться в пустыне хуже! В сухой пустыне...
— Самое страшное, — вдруг сказал Чарльз, — это ничего не мочь... Только смотреть...
— Ну так выпьем за то, чтоб мы могли! — очень серьезно произнес Лауэншельд. — Везде и всегда!
@темы: отблески этерны